считает, что все это странно звучит, потому как ты рассказываешь другим о своих интимных проблемах. А второй тип, наоборот, убежден, что должна быть история об открытости, о коммуникации и горизонтальных связях, ведь это важно. Для первых риторика вторых выглядит очень мягкой, но в то же время завоевательной, так как мы полностью меняем логику позиционирования личности. Есть прежние образы стального супергероя и «человека-успеха», которые никогда не устают, и сейчас они, например, хуже продаются среди определенной аудитории, нежели образ хрупкого человека, умеющего беречь себя и других.

В целом, если коротко, это история именно про захват повестки и про то, что прежние нормы как будто уходят из окружающего мира: люди начинают и говорить о другом, и по-другому видеть добродетель. У некоторых возникает ощущение, что они, воспитанные в логике подвига, — отживший материал, тот самый подвиг никому не нужен, и необходимо, наоборот, относиться к себе аккуратно. Правда, нужно сделать скидку на то, что это рассуждения из серии «проблемы московской девочки», так как большинство, к сожалению, в нынешних условиях выживает. Конечно, это совершенно не отменяет тот факт, что есть ментальные состояния и отдельные способы заботиться о себе, но очень часто дискуссии о «новой этике» выглядят странно на фоне этого выживания. Потому что, вероятно, если тебе нечего есть — это первая проблема, которую ты решаешь, и только потом идут проблемы «новой этики».

Дарья Литвина, научный сотрудник факультета социологии (программа «Гендерные исследования») и преподаватель магистерской программы «Социальные исследования здоровья и медицины» ЕУСПб:

— Как я уже говорила, я смотрю на «новую этику» как на новое основание для солидарности. Когда есть значимые векторы напряжения, люди разделяются: одни с этой стороны баррикад, а другие — с той. При этом те, кто находится по одну сторону, не всегда обладают схожими социально-демографическими характеристиками. Пол, класс, гендер и поколение очень условно очерчивают границы солидарности. Таким образом, с одной стороны баррикад могут оказаться мужчины и женщины разного возраста, работающие в разных сферах и принадлежащие к разным классам, для которых «новая этика» становится лакмусовой бумажкой. Как ты относишься к «новой этике»? Что ты по этому поводу думаешь? Говоришь ли ты: «Кошмар, ужас, сейчас мы скатимся в какой-то консерватизм, давайте оставим все как раньше»? Или, наоборот, заявляешь: «Хватит этого консерватизма, давайте меняться».

Я бы сказала, что, наверное, чаще всего в основе споров вокруг «новой этики» действительно лежат гендерные и поколенческие различия/напряжения. Тем не менее, чем мне нравится идея солидарности: в ней нет детерминизма. Она не предполагает, что если ты, например, мужчина в возрасте 56 лет, то непременно будешь против «новой этики». Нет, может быть, ты всю жизнь пытался изменить правила, которые тебе совершенно не нравились, и поэтому в полной мере солидаризируешься с молодым поколением. Однако с одной стороны, скорее всего, будут люди более молодого возраста, не ниже среднего класса, у которых есть ресурсы и навыки артикулировать потребности и недовольства. А с другой — старшее поколение, которое необязательно действует вразрез с идеями, формирующимися в рамках «новой этики», но слышит в них упрек и угрозу в свой адрес.

Возможно, не последнее место в выборе той самой стороны занимают дебаты о нашем «особом пути», о национальном государстве, о страхе быть похожими на Запад или, наоборот, не быть. Все это тоже имеет значение, в солидарности какую-то роль играет отношение к политике и разница в представлениях о том, что есть Россия и какой она должна быть.

Это комплексная, но очень важная история. Я надеюсь, что кто-нибудь более глубоко, чем мне пока доводилось, займется изучением этих вопросов.

Анастасия Новкунская, доцент факультета социологии и научный сотрудник программы «Гендерные исследования» ЕУСПб; PhD in Social Sciences:

— Есть несколько причин. Здесь нам поможет интерсекциональная оптика, потому что возникающие напряжения можно объяснить очень разными пересечениями социальных характеристик.

Первое — это поколенческое измерение. Для людей, социализировавшихся в позднесоветский период, внебрачные сексуальные связи были формой эмансипации и свободы, и иногда возникали сознательные проекты ее обретения в тех социальных условиях. Им действительно бывает сложно принять новую предлагаемую парадигму того, что такие отношения в рамках работы можно назвать домогательством. Подобный формат дискуссии напоминает им разборы на парткомах, поэтому вызывает протест.

Второе — это классовое измерение. Условно говоря, есть образованный городской средний класс — люди, которые читают ту же «сигму», «Медузу» и что-нибудь на английском (The New Yorker, к примеру, или другие издания). Обсуждение этих проблем для них привычнее и понятнее, чем, скажем, для людей в российских регионах, которые работают на заводах и с меньшей вероятностью читают эти медиа. И поэтому это не только классовое, но и некое региональное измерение.

Третье — это возрастное измерение. Отмечу, что поколенческое и возрастное измерение — немного разные вещи.

Четвертое — это религиозное измерение, потому что Россия все-таки многоконфессиональная страна. Вероятно, среди мусульманских или воцерковленных православных групп будет сложнее разбирать эти вопросы.

Еще, на мой взгляд, важно подчеркнуть, что даже внутри одной группы, например рабочей, также иногда возникают напряжения, хотя, казалось бы, там люди могут быть более или менее похожи с точки зрения поколения, гендера и религиозных убеждений. Есть пятое измерение, которое может нам это объяснить, — иерархия и дисбаланс власти.

Собственно, все эти обсуждения пытаются проблематизировать то, что в нашем обществе власть распределена неравномерно: с высокой вероятностью белый мужчина из среднего класса будет зарабатывать больше и иметь больше общественного влияния, чем белая женщина того же возраста. Именно поэтому все попытки обсудить харассмент, абьюз и другие категории, которые часто обозначаются как понятия из «новой этики», связаны с тем, что они ставят под сомнение справедливость распределения власти. Наверное, мы можем ее как-то переосмыслить и перераспределить? Конечно, человеку, занимающему определенную иерархическую позицию, довольно сложно от нее отказаться и принять, что ему вдруг предлагают ограничивать себя в тех практиках и представлениях, к которым он привык.

Предположим, есть такой начальник N, и он привык «уделять внимание», как это часто называется, молодым сотрудницам. И вот эти сотрудницы приходят к нему и заявляют: «Вы знаете, нам это не нравится. Нам не просто „не нравится“, а мы считаем, что вы харассер, нарушаете наши границы и ведете себя недопустимо». Человек либо соглашается с этим, отказывается от части привычек и меняет правила этикета внутри организации, либо протестует и настаивает, что он «всегда так делал и ничего не имел в виду», а «эта „новая этика“ промыла им мозги», и теперь они пытаются его «ущемить в правах». В общем, даже если мы говорим о группах, которые близки по ряду характеристик, но отличаются некоторой асимметрией власти внутри, проблематизация подобных отношений ставит под вопрос саму властную позицию.

Поскольку возмущение — это яркая реакция, в публичной сфере мы чаще замечаем ее. Известно не так много успешных кейсов внедрения новых этических положений и стандартов, хотя на уровне организации представителю HR [‛управление персоналом’. — Прим. ред.], главе компании и еще кому-то ничего не стоит собраться, разработать этический кодекс и принять его. Возможно, такие кейсы есть и в России, но мы почти не слышим о них. Проще выплеснуть обратную реакцию, возмутившись, что правила повседневности, к которым мы привыкли, которые нас устраивают, пытаются изменить.

Елена Омельченко, профессор департамента социологии и директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге; доктор социологических наук. Редактор книг «В тени тела» и «PRO тело. Молодежный контекст»:

— Дело в том, что во всех измерениях — поколенческих, классовых и так далее — вопрос идет о праве на власть. «Новая этика» требует иного прочтения этого права и отказа от доминирования кого-то над кем-то: мужчин над женщинами, гетеросексуалов над гомосексуалами, титульной нации над так называемым меньшинством, молодых над старыми или, наоборот, опытных